Крепость и крепостные, дворяне и дворовые — точно ли мы понимаем, чем было крепостничество в России?

Ярем он барщины старинной
Оброком легким заменил,
И раб судьбу благословил.
Зато в углу своем надулся,
Увидя в этом страшный вред,
Его расчетливый сосед;
Другой лукаво улыбнулся,
И в голос все решили так,
Что он опаснейший чудак.

А.С.Пушкин «Евгений Онегин», II глава.

Если вы окинете беспристрастным взглядом классическую русскую литературу XIX века, то заметите, что в абсолютном большинстве произведений авторы либо осуждают крепостное право, либо рассуждают в поисках выхода из сложившейся порочной системы.
Очевидно, что вопрос крепостничества был дискурсообразующим, то есть мыслящее меньшинство, обдумывая и постигая окружающую действительность, рано или поздно обязательно упирались в вопрос крепостного права. Как сегодня, например, человек думающий не может никак избежать осмысления сложившейся политической ситуации в России, многие разговоры так или иначе крутятся вокруг того, как быть дальше, правильный ли выбор был сделан или не сделан, и в обсуждениях возможного выхода из сложившейся ситуации появляются все те же извечные вопросы «Кто виноват?» и «Что делать?». Грубо говоря, такие краеугольные камни как слоны в комнате – невозможно не замечать.
Трудно вспомнить произведение классиков, в котором бы не затрагивалась так или иначе проблема крепостничества.  Пушкин и Толстой, Лесков и Некрасов, Радищев и Тургенев — все писали об этом, потому что крепостничество было постоянно кровоточащей раной на теле общества того времени.

Когда мы проходим концепт крепостничества в школе, учителя обычно сосредотачиваются на технических деталях взаимодействия крепостных и владельцев, умалчивая некоторые принципиальные вопросы. Оброк, барщина – все это понятно, да, но погодите, есть кое-что поважнее во всей этой истории.
Когда я отложила в сторону обманчивое ощущение, что все с крепостничеством ясно-понятно и стала структурно разбирать вопрос, всплыли следующие вопросы, над которыми я предлагаю подумать и вам:

1. Порабощение завоеванного населения – эта история стара как мир. Однако как так вышло, что народ, сбросивший иго, был захвачен в рабство другой частью населения, причем, как справедливо отмечают многие исследователи, среди «захватчиков» было как раз много потомков татар и монгол?
2. Петр-то что, он же был западником, почему же один из этапов закрепощения крестьян был инициирован именно им?
3. Крепостничество можно назвать рабством? Крепостные были рабами? Или все-таки все было не так ужасно как в Америке, например?
4. Как технически свободный человек становился крепостным? Почему люди не возмутились, не взбунтовались против закрепощения?
5. Наши образованные и просвещенные в большинстве своем Романовы, почему они не отменили крепостное право гораздо раньше, чем это было реально сделано?
6. Почему многие декабристы, для которых борьба за отмену крепостного права была основной причиной участия в союзах, не выдавали своим крепостным вольные? Ок, они не могли освободить все крепостных в России, но своих-то ведь могли? Так почему же не освободили?
7. Чехов показывает нам растерянность крепостных после манифеста об отмене крепостного права – действительно ли некоторые крепостные были не рады воле? Почему?
8. В чем разница между обычными крепостными и дворовыми?

Ну и так далее, вопросов миллион. Ответы на многие из них, хотя и не на все, я получила, прочитав книгу Б.Ю.Тарасова «Россия крепостная». В ней вы не найдете структурированного рассказа о том, как проходило закрепощение крестьян, все вроде есть – и даты и события, но не это главное в книге и не это запоминается.

«Россия крепостная» все же кажется мне очень важной работой, так как не только рассказывает читателю о принципах взаимодействия между дворянами и крепостными, но и иллюстрирует все примерами. Примерами, от которых частенько волосы встают дыбом. После прочтения этой книги становится понятно, почему тема крепостничества так занимала людей. Понятно, чем Радищев заслужил звание «бунтовщика, хуже Пугачева» и приговор к смертной казни (затем его приговор был заменен на ссылку в Сибирь). Пытаться понять взаимодействие людей в обществе XIX века, не учитывая проблемы крепостничества, это все равно, что смотреть на мир, закрыв один глаз и прищурив другой – в общем и целом понятно, что происходит, но важные детали постоянно ускользают.

Месяц назад, судя по всему гораздо позже передового человечества, посмотрела сериал «Кровавая барыня», вышедший на экранах в 2018 году и рассказывающий историю помещицы Дарьи Салтыковой или, как ее часто называют, Салтычихи.  Сам сериал мне не особо понравился, к реальной истории Салтыковой отношения в общем-то не имеет, что признавали и создатели сериала, к событиям, касавшимся непосредственно Салтыковой, они отнеслись творчески. Чего, к моему удивлению, нельзя сказать об эпизодах, показывавших судьбу крепостных. Нигде тут они не изменили, не приукрасили и не преуменьшили положение крестьян. Насильные свадьбы и избиение, бесправие и невозможность даже пожаловаться на жестокость помещицы – все это реалии тех лет.

Как же все это дошло до такого состояния? Какой злой гений стоял за этой системой эксплуатации и насилия над людьми?

Как обычно бывает в таких случаях, нет однозначного ответа на эти вопросы. Система формировалась и ужесточалась постепенно, но последовательно, в угоду дворянам по воле правящей династии. Началось все с необходимости платить за услуги. Романовы, которых пригласили править Россией как слабых среди равных, стали опираться как раз не на равных им по знатности бояр и родовую аристократию, от которых они чувствовали исходившую угрозу, а на дворян. На своих дворовых людей по сути. Им за службу из государевых владений в пользование выдавались поместья. Вместе с поместьями, в комплекте, так сказать, шли и крестьяне. Никакого личного владения этими крестьянами не предполагалось. Идея была в том, что крестьяне вместо того, чтобы платить налог в пользу государства, временно выплачивали этот налог дворянину, можно сказать, кормили его, то есть дворянин – это по сути служивый человек, взятый государством на содержание (посредством передачи ему в пользование поместья) за те услуги и ту службу, которую он несет. Такая система вознаграждения родилась, конечно, от бедности казны, от невозможности расплатиться за службу деньгами.

Услуги, запрашиваемые Романовыми, все не заканчивались, а дворяне стали беспокоиться по поводу своего наследства. Дворянское лобби стало склонять правительство к расширению прав дворян, к передаче поместий в наследное владение вместе с крестьянами. И процесс пошел. С 1497 года начался интенсивных процесс, приведший к той ситуации, которая сложилась к XVIII веку.

О том, каково жилось крепостным и рассказывает красочно книга Б.Ю.Тарасова. Одной из поразивших меня историй стала историю возвращения потерянной жены одним несчастным гренадером:

В источниках сохранилось любопытное дело такого рода, от 1746 года. Оно имеет красноречивое название: «О присвоении профессором Тредьяковским жены гренадерской». В Военную коллегию была доставлена жалоба: «По донесению гренадера Невского гарнизонного полка Мадыма Беткова (из башкирцев) жена его Ентлавлета Однокулова, оставшись по сдаче его в рекруты на родине в Казанской губернии, попалась ему навстречу в Санкт-Петербурге и объявила, что она по взятии его, Беткова, в службу, чрез несколько времени не знает какими офицерами вывезена в Санкт-Петербург и, назад года три, отдана ими в подарок профессору Санкт-Петербургской Академии Наук Василию Кириллову сыну Тредьяковскому, где и живет в услужении. Поэтому гренадер Бетков и просит об отдаче ему означенной жены его».
Военная коллегия потребовала от канцелярии Академии наук сведений: действительно ли женка Ентлавлета находится у профессора Тредьяковского в услужении и по каким актам он ею владеет? На это Академия своей промеморией, подписанной президентом Кириллом Разумовским и членами Академии, препроводила в Коллегию собственноручный отзыв по этому делу Тредьяковского.
Поэт писал: «Башкирец Мадым Бетков доносит ложно… для того что я имею у себя с 1742 года жонку башкирскаго народа, которая мне дана в услуги жене моей тестем моим протоколистом Филипом Ивановым сыном Сибилевым… а ныне во Святом крещении с 1740 году именуется она Наталья Андреева дочь… Он же гранодер башкирец прелагает слехка, говоря только просто, что она взята из Казанския губернии офицерами; но сие походит на то, что буттобы она была прямо украдена. Однако сие делалось не так… ибо помянутая жонка подлинно взята военными людьми, но в то время, когда в тех местах, и близ города Самары, бунтовали воры-башкирцы, и пойманная вместе с бунтовщиками, из которых многии там тогда и казнены, привезена потом, с оставшимися после вершенных мужей бабами своего народа, в город Самару, где отдана помянутому мною тестю, так как и прочим многим бабы, девки и ребята бунтовщичьи розданы по указу, в наказание бунтовщикам…
А хотя бы помянутая жонка и подлинно была в Башкирии сего ныне гранадера жена, по магометанскому беззаконию; однако нет нигде у нас как правил, чтоб христианку признавать басурманскою женою, и отдавать за нечестивого безверника.
Но с другой стороны, хотяж бы ныне гранадер-башкирец и обешчался восприять святое крещение, чего я ему и желаю; однако, помянутая жонка также бы не могла быть его женою, для того что он бы сие учинил уже после, и может быть не больше для спасения души, сколько для получения себе жены, которую ему, как башкирцу, здесь сыскать трудно; а тесть мой, как законный ея по указу господин… не имеет ни малаго намерения отдать ея за помянутаго гранадера… ибо прежнее башкирское совокупление, хотя и действительно у них было, однако оно не законное… для того что у них можно иметь по три, по четыре, и по седми жен, или справедливее, незаконных наложниц. И потому, ежели бы он захотел… вклепаться здесь во всех седмь башкирок, то бы надлежало для него требовать от их господ всех седми. Подлинно, был бы он богат, не по солдатским животам, женами….
На подлинном написано: “Сие известие писал я Профессор Василей Тредиаковский своею рукою. Октября 13 дня, 1746 года”».
Военная коллегия требовала от Беткова доказательств, какие он имеет о том, что названная жена ему действительно принадлежит. На это требование от начальства Беткова были представлены показания свидетелей-сослуживцев «о принадлежности Беткову означенной жены его, названной по Святом крещении Натальей Андреевой».
В июне 1747 года обер-комендант Игнатьев докладывал в Военной коллегии, что «Тредьяковский при свидании ему лично объяснил, что когда гренадер примет веру греческого исповедания, то и жену ему отдаст; и что, по принятии гренадером этой веры, причем он назван Петром Петровым, об отдаче ему той жены его был послан от него, Игнатьева, к Тредьяковскому нарочный; но Тредьяковский посланному сказал: “Не отдам, ибо де она ему крепостная”».
Впрочем, эта история закончилась счастливо. Военная коллегия, несмотря на упорство Тредьяковского, определением от 29 июня 1747 года постановила: отобрать от него жену гренадера Петрова Наталью Андрееву «безо всяких отговорок» и возвратить ее мужу. О необходимости немедленного исполнения этого распоряжения уведомили Академию наук. Наконец 20 августа из Академии в Коллегию сообщили, что Андреева мужу отдана. Но пример того, как известный русский поэт В. Тредьяковский цепко держался за свою «крещенную собственность», не стесняясь разлучать мужа с женой, может дать представление, как могли себя вести в подобной ситуации другие, менее просвещенные помещики.

Особенно шокирует, когда встречаешь упоминание людей, хорошо нам всем известных:

Один «благородный» душевладелец оставил для потомства свои соображения о наилучшем развитии помещичьего хозяйства: «Добрые экономы от скотины и птиц племя стараются разводить,— писал он,— а потому о размножении крестьян тем более печность (т.е. заботу) следует иметь». И рекомендовал отдавать крепостных «девок» замуж не позднее 18 лет. Любопытно, что здесь с ним полностью соглашался А. С. Пушкин, который был не только великим русским поэтом, но и обыкновенным российским помещиком. В одной из своих публицистических статей он писал: «Осмелюсь заметить одно: возраст, назначенный законным сроком для вступления в брак, мог бы для женского пола быть уменьшен. Пятнадцатилетняя девка и в нашем климате уже на выдании, а крестьянские семейства нуждаются в работницах…»

И это Пушкин, который писал в «Евгении Онегине», хочется верить все же с осуждением:

«Да как же ты венчалась, няня?»
— Так, видно, бог велел. Мой Ваня
Моложе был меня, мой свет,
А было мне тринадцать лет.
Недели две ходила сваха
К моей родне, и наконец
Благословил меня отец.
Я горько плакала со страха,
Мне с плачем косу расплели
Да с пеньем в церковь повели.

Абсолютная вседозволенность богатых дворян распространялась и наносила урон не только несчастным крепостным, но и менее удачливым дворянам:

Но не только крепостные — наказанию подлежал всякий, кто вольно или невольно помешал охотникам. Однажды псари генерала Измайлова травили матерую лисицу. Зверь уставал, и собакам оставалось всего несколько последних усилий, чтобы схватить его. Но тут, как на беду, показалась дорожная карета, запряженная шестью лошадьми. Она мчалась так быстро, что преградила дорогу охотникам, собаки замешкались и сбились, лисица убежала.
Бешенству Измайлова не было предела. Он приказал остановить карету — в ней оказалась знатная дама, богатая и родовитая петербургская барыня, проезжавшая по своим делам. Но вряд ли и сама императрица могла бы надеяться избежать кары от разгневанного шального генерала, лишившегося охотничьей добычи. По приказу Измайлова дверцы кареты распахнули настежь с обеих сторон, и через экипаж прошел весь огромный охотничий поезд — от людей до последней собаки. Несчастная перепуганная барыня, насильно удерживаемая на месте, должна была терпеливо вынести это унижение. Она жаловалась потом, но никаких последствий для Измайлова это дело не имело, так же, как множество прочих, гораздо более изощренных и разнузданных.

Ужас крепостничества, безжалостность, бесправие, полную беззащитность людей перед сильными мира сего невозможно понять, зачитывая пункты Соборного положения. Именно на конкретных примерах конкретных людей начинаешь ощущать и понимать масштабы того безумия, жестокости и безнаказанности, царивших в обществе.

Крепостничество, как ни странно, вредило не только крестьянам, оно развращало и уродовало дворянство. Дети, воспитанные принимать свое право на безраздельное владение телом и душой другого человека как что-то само собой разумеющееся, не могли быть социально здоровы. Экономика, полностью основанная на эксплуатации, не могла развиваться. Общество делилось на людей, которые были не в состоянии что-то менять, развивать хозяйство в силу объективных причин, а то меньшинство, которое умело читать-писать и могло бы как-то развивать экономику, их воля и мотивация были парализованы, зачем что-то менять, знай только бей похлеще, чтоб крестьяне работали поусерднее.

Очень точно написал об этом М. Е. Салтыков-Щедрин в своей «Пошехонская старине»:

Все было проклято в этой среде; все ходило ощупью в мраке безнадежности и отчаянья, который окутывал ее. Одни были развращены до мозга костей, другие придавлены до потери человеческого образа. Только бессознательность и помогала жить в таком чаду.

Ужас какого-то особо рода вызывает все, что касалось личной жизни крестьян. Все эти свадьбы по росту, женская повинность, право первой ночи, распродажа семей по частям – понимать это отказывается мозг. Единственное объяснение – дворяне не считали крепостных людьми. Но как можно смотреть на человека, устроенного абсолютно так же как и ты – две ноги, две руки, голова – и не считать его достойным хотя бы каких-то базовых человеческих прав?!

Абсолютное большинство приведенных в книге историй дошли до нас, потому что являлись предметом юридического рассмотрения, то есть грубо говоря, частенько – это материалы судебных дел и дознаний. Можно, конечно, сказать, что из этого следует исключительность этой случаев. Однако когда случаи перечисляются на нескольких страницах через запятую, можно ли считать их исключительными?

<…> помещик Алексей Лопухин собственноручно избивает обратившегося к нему с какой-то просьбой пожилого крестьянина, нанеся ему около сотни палочных ударов, отчего у старика пошла горлом кровь и он умер тут же, на господском дворе, на глазах у своих сыновей.

Тверская помещица Горина, подозревая крестьянку в краже сала, велела высечь ее, от чего та, будучи беременной, спустя четыре дня выкинула мертвого младенца, а через две недели умерла. Курский помещик Солодилов, пьяным и в сопровождении дворовых девушек, пришел ночью в людскую избу и принялся избивать крестьянина Гончарова, обвиняя его в притворстве и подготовке побега. Бил всем, что пришлось под руку, в том числе ружейным дулом в живот. После этого едва живому крестьянину велел целовать себе руку и спрашивал, не болит ли у него живот. Гончаров ответил, что перестал болеть. Тогда барин усадил его рядом с собой и велел поднести ему водки, после чего отпустил спать. Ночью Гончаров умер. Когда об этом донесли помещику, он добродушно заметил: «вечная ему память, Бог с ним: он нам работал!» Чиновник Родионов, добиваясь от своей 14-летней крепостной девочки признания в краже денег, несколько раз жестоко сек ее розгами и плетью, затем привязал к скамье и снова высек, после чего прижигал ей спину зажженными прутьями и одновременно с этим бил ремнями из засушенной воловьей шкуры и, наконец, бросил истерзанную девочку в холодный чулан. Через две недели она умерла, и врачом при осмотре тела были подтверждены «жестокие обжоги».

<…> из усадьбы, расположенной в Саратовской губернии, бежали 14 крестьян, доведенных до отчаяния притеснениями своей госпожи. Причем эти люди, в надежде на заступничество, явились в город и обратились за помощью прямо в государственный орган — к уездному стряпчему. Стряпчий отправил их в уездный суд, где на допросе они показали, что «помещица тиранит их, бьет икусает… не дает ни пищи, ни одежды». Один из них признался, что барыня «призывает его во двор и в наказание заставляет его же собственных детей бить его — отца их; одна женщина показала, что от сильных побоев пропало у нее молоко в груди; другая — что была сечена немилосердно; третья — что она беременная бита была палками перед господским крыльцом, пришла оттого в беспамятство и, отправившись домой, дорогой выкинула, но сама уже не помнит, как была принесена в избу и куда девался ребенок. Полагали, что ребенок съеден был дворовой собакой, потому что видели рыло у сей последней в крови… При сем представлены были клоки вырванных волос, железный аршин, кочерга, которыми производились побои.

Вследствие показаний сделан был медицинский осмотр. Уездный врач нашел следы зубов на плечах (!), множество знаков от розог и струпья на ягодицах, следы прошиба на голове и пр.

Что же сделал после всего этого суд? Прочел жаловавшимся крестьянам закон о повиновении помещику, сделал с них же взыскание и отдал в полную волю госпоже, которая стала продолжать тиранить не только жаловавшихся, но даже и всех родных их».

Примечательно, в чем состояло это «взыскание» с просителей. Их жестоко выпороли казенными розгами, некоторым остригли по полголовы и, как сообщают сами крестьяне в своем обращении на имя губернатора, «наругавшись, как им было угодно и как только вздумать могли, отослали к госпоже, кроме одного, которого посадили без всякой вины в рабочий дом, на неизвестный срок»…

Некоторые страницы в книге «Крепостная Россия» читать откровенно неприятно, становится не по себе от жестокости людской, но, на мой взгляд, без четкого понимания дискурса крепостничества, без понимания того, чем крепостное право было для людей того времени невозможно до конца понять ни русскую классику, ни российскую историю. Такое понимание эта книга даст. На все вопросы не ответит, но точно заинтересует и заставит задуматься над непростым вопросом «А что это такое было — крепостничество?».